Взяла внучку – и к сестре в Ардатов, подальше от Москвы. Подальше от митингов этих, парадов, демонстраций. И от разговоров в метро, в час пик. Да и телевизора там нет – тоже хорошо.
Двухлетняя Анютка – девочка общительная, к незнакомому мужику привыкла еще в машине, щебечет на своём языке, глядя на ночной город. А на вокзале даже соглашается ехать у меня на руках.
– Ну, если уж ты сидишь у меня на руках – давай, говори – как тебя зовут?
– Кота!
На Анюткином языке это значит «кошка».
– А по-моему ты всё-таки девочка.
– Нет. Кота!
– Ну ладно. Но ведь и у кошки – должно же быть имя?
Кокетливый взгляд из-под ресниц:
– Кота!
Я, с притворным вздохом:
– Ты просто наверно ещё маленькая, и кроме «кота» ничего не умешь говорить.
Ирина Сергеевна делает строгие глаза и показывает мне кулак – не дразни ребёнка!
Поджатые губки, и вполоборота отвернувшись от меня:
– Тапка. Папа. Велик.
– Ой, я ошибся – оказывается, ты уже большая!
Благосклонно:
– Да.
И, чтобы окончательно развеять сомнения, показывает на Ирину Сергеевну:
– Бабукка Ийя.
Ирина Сергеевна показывает мне язык.
Поезд уже на перроне, но вагоны ещё закрыты. У нашего вагона кучка пассажиров и провожающих. В центре толстый мужик в ярко-синей куртке. Громко излагает свою версию событий в Одессе: правосеки, звери, жидофашисты. С болгарками и огнемётами.
Он возбуждённо размахивает руками – кровавые преступления Киевской хунты. Невинные жертвы требуют отмщения. Мы отходим подальше от него. У нас есть портативный генератор улыбок и моя борода. Анютка пытается поймать меня за бороду.
– Хочешь подергать бороду – скажи «борода»!
– Нет!
И пытается схватить, но я уворачиваюсь. В конце концов Анютка кричит «Бабада!!»
Меня дергают за бороду двумя руками, в разные стороны. Сам пообещал, за язык никто не тянул.
А синий мужик совсем разошёлся – рассказывает про беременную патриотку, задушенную электрическим проводом. Глаза навыкате, в свете фонаря хорошо видно, как изо рта летят брызги.
Рядом с нами – пожилая пара. Яркие рюкзачки на спинах и старинный, без колёсиков, чемодан. Чемодан обвязан репшнуром с двумя петлями по краям, чтоб вдвоём нести. Они тоже стоят, отвернувшись от синей куртки. Мужчина негромко говорит:
– И всё же заметь, Рая, что в Украинском кризисе – хотя бы не обнаружили Израильский след.
– Ой, Гриша, – отвечает Рая, – это удивляет и настораживает...
Ирина Сергеевна поглядывает на синего мужика и бормочет, загибая пальцы: «Обильное слюноотделение... Неадекватное восприятие... Повышенная возбудимость... Неконтролируемая жестикуляция...» Потом поворачивается к нам с Анюткой и ставит диагноз:
– Медикаментозный токсикоз...
– Акикос!! – повторяет Анютка. Гордая улыбка до ушей.
Двенадцать килограмм бабушкиного счастья.
Поезд уходит по расписанию. Мужик в синей куртке оказался провожающим, и Ирочка с Анюткой машут мне из окна вагона с совершенно одинаковыми улыбками.
Я иду по пустому вокзалу обратно в город. Из закусочной пахнет дымом, из туалета – туалетом. Покосившийся баннер – георгиевская лента с напоминанием, что 9 мая это всенародный праздник. Под ним на полу одноногий нищий в камуфляже. Из динамиков под потолком – Киркоров.
7 мая 2014, Москва, Казанский Вокзал.
«Средневековье, полночь, мрак. И горит городская свалка»